Сто братьев [litres] - Дональд Антрим

от сумки, обхватил меня за талию, прижался лицом к моей груди и крепко обнял; его ноги волочились по полу. В конце концов я уже не выдержал. Чужой страх так утомляет. После еще пары шагов, которые дались мне совсем нелегко, я стал вырываться. Схватил за плечи и оттолкнул, Вирджил всплеснул руками, однако успел ухватиться за мои рукава и только потом потерял равновесие, и мы чуть оба не свалились, но я его поймал. Вирджил ни во что не ставил соотношение физической силы и распределения веса: казалось, ему все равно, если он опрокинет нас обоих и уронит меня себе же на голову. Как можно быть настолько глухим к собственному телу? Я предупредил Вирджила:

– Погоди. Остановись. Задумайся, что ты делаешь. Дай я тебе кое-что объясню. Если ты схватишь меня сбоку и повернешься вот так в поясе, мы оба упадем, и я, конечно, ушибусь, зато ты наверняка вообще размозжишь себе череп вон о ту лампу. Понимаешь? Расставь ноги. Шире. Тебе нужна устойчивая опора.

– Вот так?

– Не совсем.

– А так? – прошептал он.

– Нет. Ты все усложняешь без нужды. В основном все проще некуда. Представь, что ты прирос к полу.

– Вот так?

– Ниже.

– Хорошо?

– Лучше.

– И что теперь?

– Попробуй потянуть.

– Ничего не происходит.

– Ну, я же сопротивляюсь. Но видишь, теперь, когда центр тяжести ниже, ты в надежном положении и можешь применять силу, не теряя равновесия. Сам попробуй, потяни изо всех сил.

– Мне что-то нехорошо, Даг.

– Тяни, Вирджил. Помни ногами, не спиной. Контролируй свое движение.

– Все так и плывет перед глазами, Даг.

Теперь он сполз чуть ли не на колени. Опустив взгляд, я увидел его широко расставленные ноги и неловко обнимающие меня мягкие руки. Я чувствовал тепло его тела сквозь его и свою одежду. Оно было пугающе горячим, хотя я бы не назвал это ощущение неприятным.

– Хватит с меня уроков борьбы, Даг. Я не люблю борьбу. – Он словно задыхался. Его было едва слышно. От него чем-то пахло.

– Ладно. Но на будущее: если не собираешься бороться правильно, то вообще не берись, потому что ты не знаешь, что делаешь, и не думаешь, что делаешь, а ровно так и происходит каждый раз, когда мы боремся, – именно так люди в больницу и попадают. Отпусти мою ногу.

– Ты меня чем-нибудь накачаешь.

– Блин, я всего лишь хочу заглянуть в сумку. Вирджил! Пожалуйста!

Волшебное слово. Он отпустил. Качнулся вбок и повалился на пол, зажав руки между ног и задрав колени, свернувшись в позе эмбриона и подрагивая.

Я быстро окинул взглядом библиотеку. Не хотелось бы попадаться на разграблении черной сумки. Люди не поймут, меня могут раскритиковать за вторжение в частную жизнь или какое-нибудь столь же смутное преступление.

Я переступил через Вирджила. Вокруг простирались братья. В библиотеке кипела деятельность. Барри, сидя на полу, тер глаза и тряс головой. Джереми, лежа на лиловом диване, громко жаловался: «Шея, шея». Близнецы попарно гладили ему лицо и руки. «Все будет хорошо», – заверяли добрые голоса. Слева от них Зигфрид, Рэймонд, Милтон и остальные наблюдали, как Филдинг жалко размахивает запчастями камеры – видоискателем, аккумулятором, треснувшей кассетой, – предъявляя их на рассмотрение, демонстрируя ущерб, пересказывая и разыгрывая свою роль в конфликте, на ходу создавая свою версию событий. «Я не хотел его трогать. Простите меня, если ему больно. Поверьте мне. Вы же мне верите?» Я отвел взгляд и посмотрел направо: Сет, Видал, Густав и Клей уже потеряли интерес и к Филдингу, и к Джереми, Максу, Барри и остальным и снова погрузились в эротические памфлеты и листовки.

– Пробовал когда-нибудь в такой позе, Видал? – спросил Клей старшего брата.

Видал глянул ему через плечо на древние рассыпающиеся картинки, изображавшие скотоложество.

– В которой? «Богоматерь в яслях»?

Я рывком выдернул из-под стола докторскую сумку. Что тут у нас? Шприцы? И ничего, кроме шприцев? Еще вата, спирт, бинты, стетоскоп и россыпь аккуратно закупоренных склянок, в которых что-то переливалось.

Вирджил дернулся. Я запустил руку и достал из сумки пригоршню наверняка уже использованных игл без упаковки, а заодно несколько флаконов. Времени читать этикетки не было.

Добычу я рассовал по внутренним карманам пиджака.

Закрыл черную сумку и задвинул обратно под журнальный столик. Затем, потехи ради, снова достал и тихонько расстегнул молнию. По-моему, стетоскопы – это ужасно весело. Как можно устоять перед стетоскопом? Я выловил его среди остального медицинского скарба и вставил в уши. И только тогда заметил, что на самом деле за мной наблюдают.

– Здравствуй, Макс.

Ботаник смотрел на меня тяжелым, мутным взглядом. Мы уставились друг на друга. Надо признать: увидев, как он медленно открывает рот, я был готов отвернуться в печали или в чем-то наподобие печали. Его серый язык вывалился наружу и начал лизать воздух. У него на шее затянулся мой галстук. Проблема? Костлявые руки Макса беспомощно торчали из засученных рукавов блейзера, сбившихся на локтях в мягкие складки. Из штанин, задравшихся чуть ли не до коленей – намного выше носков, – торчали ноги. Их неожиданная худоба тревожила и пугала. С каких пор Максвелл так немощен, так хрупок и бледен? Это все из-за наркотиков? Выглядел он так, словно его швырнули навзничь с огромной высоты и переломали. Один черный лофер – черный лофер с кисточками, с моего места казавшийся новеньким, очень качественным и комфортным, явно мягким на ощупь, – почти свисал с ноги. Прекрасная туфля болталась на одном большом пальце.

– Похоже, тебе не помешало бы выпить, – сказал я.

Он издал сухое бульканье, и я принял этот тихий звук за знак согласия. Скоро Клейтон и Роб обязательно устроят бар. Главное потом – пробиться через толпу у их стола. Возможно, из-за кровного родства мы допускаем такие стили поведения, которые в другом, менее дружественном окружении большинство из нас наверняка бы подавляли, то есть активная работа руками и локтями, легкие удары и все сопутствующие агрессивные жесты. У нашего бара услышать приглашение «После вас» в диковинку. Поэтому я часто пристраиваюсь к Спунеру, который ходит с собственным коньяком. Живи и дай жить другим. Спунер на глаза не попадался, язык Макса вываливался изо рта все дальше и дальше, Вирджил демонстрировал признаки скорого припадка, Хайрам по своему обычаю ругал того, кто это ничем не заслужил, Альберт колотил палочкой по мебели, Джереми хныкал. Было чуть позже семи. Доберман завывал, и каждый новый вопль бешено и беспощадно отражался эхом во множестве сводов, так что казалось, что у нас тут целая свора собак. Вдруг Барри в очередной неудачной попытке подняться схватился за лоб и громко застонал, а потом рухнул обратно.

– Может, принести тебе добрую пинаколаду? – спросил я Макса. – Ледяная пинаколада – самое оно, чтобы расслабиться. Что скажешь? И соломинку прихвачу, чтобы ты пил лежа. Как тебе мысль? Пинаколада?

На самом деле я сомневался, что в нашем баре найдется блендер – да и соломинки, раз уж на то пошло, – но я считал, что важнее уже сам сострадательный жест, апеллирующий к живому интересу Максвелла к тропикам. Невелик обман, зато на пользу, если его порадует.

Небольшое примечание на тему времени. Я только что сказал, что было чуть за семь. Стоило бы уточнить, что чуть за семь было на мой взгляд. В красной библиотеке время – конструкт субъективный. Казалось бы, изобилие наручных часов дарит все возможности сойтись во мнении, который сейчас час. Однако скорее верно обратное. Простейший анализ динамики взаимосвязей между братьями выявит инфантильные споры из-за таких абстракций, как время. Около сотни часов, новых и старых, покажут разброс по меньшей мере на тридцать-сорок минут в обе стороны. Среди мужчин подобная вариативность пробуждает гордыню и воинственность из-за того, кто прав, а кто – нет. Спрашивать о том, который час, себе дороже. Также нужно иметь в виду, что показания полудесятка едва работающих напольных часов, приткнутых в разных углах и закоулках, сильно расходятся. Следовательно, вопрос времени быстро становится совсем каверзным. По этой и другим, более личным причинам (связанным с моей любовью